Картины русских художников о событиях Отечественной войны 1812 года

В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далеких чуждых стран.
За горами, за долами
Уж гремел об нем рассказ;
И помериться главами
Захотелось им хоть раз.
И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец, —
И рукою дерзновенной
Хватъ за вражеский венец.
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел — тряхнул главою...
Ахнул дерзкий — и упал!..
Михаил Лермонтов. Два великана.

  Ведя разговор о событиях двухсотлетней давности, нельзя не сказать о живописцах — современниках Наполеона и о художниках последующих поколений. Но вклад Василия Васильевича Верещагина в создание летописи 1812 года настолько огромен, что заслуживает отдельного повествования.
  Талант этого человека многообразен. Он мечтал «писать солнце» и рассказывать в картинах о чудесных творениях человеческого гения. Но чувство долга перед историей возвращало его к «фурии войны». И он сказал о войне так правдиво и сильно, что его творчество коренным образом изменило прежние представления о возможностях и назначении батального жанра.
  У Верещагина нет могилы. Сто с небольшим лет назад, в 1904 году, на Дальнем Востоке от японской мины взорвался русский флагманский броненосец «Петропавловск». За несколько минут до взрыва на его палубе стоял художник Верещагин и делал зарисовки в походном альбоме. 50 торпед в трюме корабля разломили броненосец надвое.

  Тишайший интеллигент Василий Васильевич Верещагин (26 октября 1842 – 13 апреля 1904) родился с сердцем воина, бойца. Ему выпала удивительная и на редкость цельная судьба. Он провел свою жизнь в путешествиях и скитаниях, в сражениях и походах. Но его оружием были кисти и палитра, а целью — «художественные донесения», где всё правда — и природа, и усталые лица солдат и полководцев, и безымянные кресты на воинских могилах... Вся его жизнь стала великим подвигом во имя мира и человечества. «Передо мной, как перед художником, война, — писал Верещагин, — и я ее бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары — это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаху и без пощады».
  Воспитанник кадетского корпуса, человек большого мужества и хладнокровия, он появлялся повсюду, где опасно, свистят пули и ядра, льется кровь. Крайне независимый, он, вопреки желанию семьи, традиционно готовившей сына к военно-морской службе, стал художником, хотя Царскосельский корпус закончил первым учеником. Позднее ушел из Академии художеств, где ему навязывали темы и методы творчества. Жажда знаний толкала его неустанно заниматься самообразованием.
  Художник участвовал в трех войнах— в Средней Азии, на Балканах и на Дальнем Востоке. «Фурия войны» предупреждала его о грядущей участи: в Самарканде пуля сорвала с его головы шляпу, еще одна расщепила ствол ружья на уровне груди; на Дунае турецкая пуля пробила правое бедро и принесла тяжелые страдания. Третья война, русско-японская, отняла жизнь.

  Перед каждой войной Верещагин писал завещание. Он отлично понимал грозящую опасность. Но, верный своим художественным принципам, хотел видеть войну воочию, в ее беспощадных схватках, в которых гибли тысячи людей, судьбу которых он готов был разделить. Зачем? Он ответил на этот вопрос знаменитой картиной «Апофеоз войны».
  Есть несколько версий насчёт того, чем вдохновился художник для создания этой картины. По одной версии, своей работой он хотел показать историю войн Тамерлана, после походов которого оставались лишь груды черепов и пустые города. По другой версии, всё так же связанной с Тамерланом, художник изобразил историю, в которой женщины Багдада и Дамаска пожаловались предводителю на то, что их мужья погрязли в разврате и изменах. Тамерлан приказал каждому из своих воинов принести голову мужей-развратников, в итоге которых скопилось 7 пирамид. Вторая версия менее правдоподобная, так как она слабо перекликается и с первым и со вторым названием картины. По третьей версии Верещагин создал эту картину после того, как услышал о Валихан-торе из Кашгара, который складывал в огромную пирамиду головы казнённых людей. «Торжество Тамерлана» или «Апофеоз войны» входит в туркестанскую серию картин художника, которую он создал во время путешествия по Туркестану, где видел множество смертей и самых ужасных событий. Эти переживания сподвигли его на создание работы, которая в яркой символичной форме рассказывает об ужасах войны, что приносит только горе и разрушение.
  На картине «Апофеоз войны» представлена пирамида, состоящая из черепов. Некоторые черепа имеют явные повреждения от сабель и пуль. Пирамида находится на безжизненных землях бескрайней пустыни, что ещё раз подчёркивает опустошительность войны. На фоне пирамиды стоит опустевший, полуразрушенный город. Вокруг стоят обугленные деревья. Здесь живут только вороны — символы смерти в искусстве. «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим...»,— написал художник на раме картины. Это приговор всем войнам.

  И все же... Последние 15 лет XIX века он работал над серией картин о войне 1812 года. Серия задумывалась из двух частей: «Наполеон в России» и «Старый партизан». Здесь Верещагин отверг идею пацифизма, считая, что справедливая война, отпор завоевателям — важная страница отечественной истории. К своему намерению он отнесся со всей ответственностью. И только после тщательного изучения всех, в том числе иностранных, источников, принялся за воплощение задуманного.
  Задачу свою Верещагин сформулировал с предельной ясностью. «Цель у меня была одна,— говорил он,— показать в картинах двенадцатого года великий национальный дух русского народа, его самоотверженность и героизм в борьбе с врагом. Было желание еще свести образ Наполеона с того пьедестала героя, на который он внесен. Но это второстепенно — для меня самое важное было лишь первое».

  Солнечный зимний день. Трескучий мороз. Лес засыпан снегом. Под тяжелыми шапками склонились ветвистые сосны. Руки замерзают, стынут краски. Но Верещагин упорно работает. Он хорошо помнит, что русская зима, мороз и снега стали союзниками Кутузова, гнавшего Наполеона из России. Этот зимний русский лес, эти снега, игра солнечного света и голубых теней — неповторимо. Именно такая зима валила с ног легионы французов, превращала отступавшую армию в беспорядочную толпу.

  Художнику вспомнилась картина знаменитого французского баталиста Эрнеста Мейсонье «1812 год». Зимняя дорога. Французы отступают. Во главе войск сам император в легкой походной шинели, за ним маршалы и полководцы совершают неторопливое «ознакомительное шествие» по заснеженным дорогам России. Правда, почему-то в обратном направлении. Лишь нависшая над полями свинцово-сиреневая тяжесть туч предвещает: быть непогоде.

  Та же тема у Верещагина: картина «На большой дороге. Отступление, бегство...». Но какой контраст! У нашего художника чудесный зимний пейзаж. Голубеют небеса. Березы одеты пышным, розоватым от солнца инеем. То сама Россия торжествует победу! Как дань возмездию по бокам дороги из-под сугробов торчат руки, ноги, головы, кивера наполеоновских солдат, которым уже никогда не вернуться на родину. Тут же сдвинутые с дороги обломки орудий и оружия, повозок и лафетов. Таков передний план картины. Впереди, как и у Мейсонье,— Наполеон. Идет пешком, опираясь на березовую палку. Мешковатая фигура одета в зеленую бархатную шубу с поднятым собольим воротником. На голове надвинутая на лоб меховая шапка. За императором вразнобой бредут его приближенные, закутанные и плащи и накидки. Головы и шеи обмотаны платками. Неподалеку, за маршалами, движется карета. Наполеон, видимо, сошел с неё, чтобы немного размяться, и его маршалы тоже покинули своих лошадей, которых вдали ведут на поводу. Ни щегольства, ни блеска. Медленно, устало, обреченно движется беспорядочная толпа. Некоторые критики сравнивали отступление Наполеона, каким его увидел Верещагин, с похоронным шествием. Всё в этой картине в резком контрасте. Русские снега контрастны маскарадной разношерстной толпе чужеземцев. Мирные березы несовместимы с грудами брошенного возле них оружия. Потоки солнечных лучей, заливающих заснеженную равнину, подчеркивают угрюмость незадачливых агрессоров.
  Несовместимостью, противостоянием двух начал— иноземного нашествия и стойкости народного сопротивления— проникнуты все картины серии. В этом их непреходящее патриотическое значение.
  И если картины первой части подробно отражают хронологию пребывания Наполеона и его армии в России, начиная с Бородинского сражения, то замысел «народной серии» воплотить полностью Верещагин не успел.

  Так как полотна сюжетно связаны с личностью простого крестьянина Семена Архиповича, о котором, как об истинно русском богатыре, сложены предания, то и скажем о нем подробнее.
  Итак, согласно документам «он староста деревни, что находилась в верстах 40 от большой Смоленской дороги. В первый проход к Москве неприятель продовольствовал себя и лошадей тем, что находил на полях, и что попадалось в ближних деревнях, фуражиры его не заходили очень далеко, и староста Семен, вместе со всеми односельчанами уже переселившиеся было в лес, где зарыли провиант и имущество, воротился в деревню.
  Скоро, однако, неприятельские мародеры небольшими партиями стали заглядывать в избы, требовать хлеба, молока и прочего, и тех, кто попадал в их руки, жестоко били и мучили. С разных сторон стали приходить сведения — французы истребляют все, что попадется под руку; останавливаются среди полей, мнут и уничтожают жатву, а над жителями совершают неслыханные злодейства: по всему пути валяются не только зарезанные крестьяне, но и поруганные девушки, дети! Один из крестьян, вырвавшийся из Москвы, откуда он вначале не успел выйти, рассказывал, будто в Москве своевольство неприятельских солдат так велико, что его и начальство не может сдержать: пьянствуют, грабят и убивают; в Кремле, в алтаре Архангельского собора будто бы кухня; наглостей и ругательств, чинимых в церквах, и описать невозможно... У Красных ворот он сам видел мишень, устроенную из образов, для стрельбы в цель. Из Вознесенского монастыря взяли священническую ризу и брачный венец, надели их на ученого медведя и заставили его плясать... А еще, народ сам начинает расправляться с небольшими партиями неприятеля; крестьяне ездят на Бородинское поле сражения, собирают там ружья, сабли и прочее оружие и убивают французов, попадающихся в руки, на дорогах, в лесах и по деревням.
  Семен Архипович собрал мир, и в присутствии батюшки было решено осведомиться у начальства, не будет ли ответа за убийство супостатов; коли нет — так собраться отрядом и промышлять против врага, сколько Бог поможет. Сомнение их очень скоро было разрешено казацким офицером из отряда Фигнера, пробиравшемся мимо их деревни в разведку. Он осведомил, что убийство неприятелей не только не будет поставлено в вину, но еще сочтется в заслугу и даже наградится. В том, что враг будет скоро изгнан, нельзя было и сомневаться, так как Кутузов уже держал его в Москве как в ловушке... (Верещагин, как уже сказано выше, не случайно начал свою эпопею с картины битвы перед Москвой).

  Быстро составился отряд партизан-крестьян, и начальство вверили старосте Семену. «Не замай! Дай подойти!»— назвал Верещагин первую картину о старосте-партизане. Архипович, и правда, действовал осторожно. Когда неприятеля было много, Семен Архипович старался соединиться или с другой партией, или с казаками. Зато когда потребовалась решимость, староста тотчас проявил ее: в соседней деревне стреляли по передовым неприятельского отряда, который, подойдя, захватил кого мог — старого и малого — и всех расстрелял на церковной паперти. Вот потом, когда арьергард отряда остался ночевать в опустевшей деревне, Семен распорядился обложить избы хворостом и берестою и сжег врагов, приперевши двери снаружи.
  Староста Семен не любил чрезмерной жестокости, без надобности не убивал неприятеля, а отправлял по начальству в уезд. Партизаны были вооружены неодинаково: имелись флинты начала прошлого столетия и хорошие французские ружья, взятые от убитых и пленных; у многих тесаки и вся амуниция, отнятая у французов, у других только пики или палки с прибитыми к ним косами. Нередко с партией ходил старый батюшка, когда в подряснике, a иногда, при морозах, в полушубке, и всегда с крестом в руках, что придавало народу смелость и уверенность.
  Отставной солдат в партии старосты Семена располагал обыкновенно на возвышенных местах караулы, которые давали знать о приближении неприятеля: ударяли в набат, и крестьяне конные и пешие бросались к сборному пункту.
  Между наиболее деятельными и храбрыми партизанами был дьячок. Он всюду поспевал верхом на своей шустрой лошаденке; нельзя было приблизиться ночью к деревне без того, чтобы он не задержал, не допросил и не осмотрел — и это несмотря на то, что дьячок был крив на один глаз. Впрочем, на лошади, с французской саблей через плечо и драгунским ружьем наперевес, дьячок смотрелся внушительно.
  Еще отличался беззаветною храбростью Федька, немолодой уже рыжий мужик, простоватый, лезший во всякую опасность.
  Всего-навсего партия старосты Семена, действовавшая в числе нескольких сот человек, отправила на тот свет более 1500 да взяла в плен и сдала начальству около 2000 человек неприятеля».
  В образе старосты Верещагину удалось передать типичные черты тех, кто поднял «дубину народной войны», предопределил печальную судьбу французской армии. Беспредельное мужество, сгусток воли, природная сметка — все это мы видим в чертах лица и крепкой фигуре старого крестьянина. Заросший седой бородой, в высокой шапке, посыпанной снегом, он накрепко спаян с могучим русским лесом, вырастает из него. Природа и народ едины в противоборстве с врагом. Их отличает могучая стать и непокорство. Такое впечатление достигнуто и суровой сдержанностью красок, тональным единством в передаче фигур партизан и могучих стволов деревьев. И даже несколько декоративно написанные снежные заносы в конечном итоге передают ощущение непроходимости, неодолимости той западни, в которую попали чужеземные завоеватели.
  Образ Семена Архипова невольно ассоциируется с образом легендарного Ивана Сусанина. Об этом не раз говорили Верещагину, на что он отвечал: «Что же плохого, если в облике моего партизана отразился Сусанин, этот величайший по героизму и беззаветной любви к Родине патриот-партизан? Скажу больше, я был несказанно рад, когда нашел крестьянина с обличием Сусанина».

  Трагические ноты звучат в полотне «С оружием в руках — расстрелять!» Таков приказ Наполеона, решающего судьбу попавших в плен партизан, среди которых мы узнаем и Семена Архиповича. Император стоит, широко расставив ноги, закутанный в шубу и меха. Он пока властен послать на смерть несколько противников. Но уже не властен над собственной судьбой и армией.

  В плену находятся французы. Это подчеркнуто тем же суровым зимним пейзажем, и глубоко застрявшей в русских снегах военной техникой, в занесенных поземкой растерянных фигурах наполеоновских солдат («Ночной привал Великой армии»). Холод донимал не только неприятельскую армию. Трудно и русским солдатам, хотя они, в отличие от французов, в теплом зимнем обмундировании.
  «Иван — старший сын старосты Семена Архиповича— служил в одном из гренадерских полков. Старик мог бы избавить своих ребят от рекрутчины, но, не желая отстать от господ, почти поголовно рвавшихся на войну, представил одного из молодцов в солдаты. Другой сын жил в лесу, где вместе с бабами берег вывезенное имущество в наскоро вырытых землянках, за древесными засеками. Младший  парень вместе с отцом ходил на поиски неприятеля.
  Сын не знал ничего о беде, стрясшейся с его стариком, хотя слышал, что тот не на шутку воюет не только с мародерами, но и с малочисленными колоннами фуражиров; будучи теперь вблизи от родных мест, он постоянно ожидал встречи если не с самим стариком, то хоть с кем-нибудь из своих.
  Он часто ходил в штыки, стоял под сильным огнем и много раз глядел смерти в глаза. Немало ужасов насмотрелся около неприятеля: вся окрестность была усеяна человеческими трупами и падалью животных. Везде валялись зарядные ящики, лазаретные повозки, пушки, ружья, пистолеты, барабаны, кирасы, кивера, шомполы, тесаки, сабли, множество московских колясок и дрожек, которые очень нравились французам; валялись лошади с выпущенными внутренностями и с разрезанными животами, куда враги залезали, чтобы сколько-нибудь согреться. Неприятель кутался от холода в священнические ризы, в стихари, в женские салопы. Ноги обертывал соломою, на головы надевал капоры, рогожи...
  В первых числах ноября Ивану предстало испытание: на снегу около дороги они нашли расстрелянных троих крестьян, из которых один был уже старый. Ивану достаточно было взглянуть, чтобы признать в старике отца, а в двух других — односельчан. Они валялись запорошенные снегом, с ранами в груди и на головах. Долго горевать было некогда, так как войска двигались: наскоро вырыли в мерзлой земле могилу и схоронили всех троих.
  На другой день, 5 ноября, часа в три пополудни казаки донесли, что французы тянутся густыми колоннами из Ржавки. Милорадович, подъехав к их полку, сказал, указывая на французов: «Ребята! видите их: дарю вам всех!» Бой был неравен и продолжался недолго; неприятель был везде опрокинут. Гренадеры, выйдя из закрывавшего их леса, ружья наперевес, с криком «ура!», насилу вытаскивая ноги из глубокого снега, так стремительно ударили на неприятеля, что большая колонна его положила перед ними оружие; остальные или сдались, или рассеялись и бросились на проселки, чему помогла наступившая темнота. Так Иван отомстил за смерть своего старика. Именно его изобразил Верещагин на переднем плане картины «В штыки! Ура! Ура!»

  Побывавши после на родине, Иван рассказал, как нашел «старого» с товарищами, с простреленными грудями и головами, с объеденными собаками конечностями; всем миром была отслужена по убиенным панихида, и флинта покойного старосты вместе с несколькими другими трофеями была вывешена в церкви. Она долго служила предметом любопытства не только для окрестных крестьян, но и господ начальников, желавших взглянуть на нее как на .живой памятник славных деяний покойного старосты».

  Любая картина Верещагина из серии, посвященной войне 1812 года, убедительно разоблачает варварство завоевателей, их грабительскую сущность. Картина «В Успенском соборе» говорит о надругательстве над одной из древних святынь России. С большим мастерством написан интерьер собора: иконостас чудной, тонкой работы, «патриаршее место», образец древнего орнаментального мастерства,— все церковное убранство, и которое вложено столько труда и таланта. А на вековых плитах собора — лошади, жующие сено: французы устроили здесь конюшню. У патриаршего престола бравый драгун раскуривает папиросу, а его предприимчивые друзья разоряют иконостас, сдирая драгоценное обрамление икон.

  А вот часовой возле старинной церковной иконы. Он охраняет маршала Даву, устроившего резиденцию в монастыре («Маршал Даву в Чудовом монастыре»). Наконец, сам император Наполеон, расположившийся со своей спальней и походной канцелярией под иконами церковного алтаря. («На этапе. Дурные вести из Франции»).

  И это не художественная выдумка живописца. Все свидетельства современников сводятся к тому, что храмы по пути следования армии французов были обращены в конюшни. Так было и в городах Беларуси. Сами французы писали: «Церкви, как здания, страдавшие менее от пожаров, были обращены в казармы и конюшни. Таким образом, ржание лошадей и страшные солдатские кощунства заменили святые гармонические гимны, раздававшиеся под священными сводами». Что касается самого Успенского собора, то «Вокруг его наружных стен стояли горны, в которых французы плавили ободранные ими оклады с образов и похищенные в храмах металлы. Количество их было записано мелом: «325 пуд. серебра и 18 пуд. золота». Есть сведения, что Наполеон приказывал обдирать ризы с образов.
  Покидая Кремль, не забыли вывести, насколько хватило сил, его сокровища, например «был снят и увезен крест Ивана Великого 3 сажен вышиною, обитый серебряными вызолоченными листами, только за год перед тем перезолоченный с главою, что стоило 60 000 рублей. Этим крестом Наполеон хотел украсить купол Дома Инвалидов, но при отступлении крест, по одним сведениям, утопили в Семлевском озере, по другим — бросили за Вильной.

  А вот на фоне священных фресок собора механически застывшая шеренга наполеоновских солдат расстреливает группу бедно одетого люда, обвиненного в поджоге Москвы, занятой неприятелем. («Поджигатели. Расстрел в Кремле»). Ну как тут не вспомнить сцену из романа «Война и мир» Л. Н. Толстого.

  Неужели все это позволила себе нация, давшая миру Вольтера, Дидро, Руссо? Непреклонный в поисках правды, Верещагин в каталоге выставок приводит многочисленные свидетельства варварства, почерпнутые по преимуществу из французских источников, снимая тем самым с образа Наполеона ореол исключительности. Его интересует не сверхчеловек, но человек, вознесенный судьбой на вершину славы, а затем этой же судьбой развенчанный. «Нравственные мучения Наполеона были тяжелее физических, и думы, одна безотраднее другой, тревожили воображение днем, во время долгих переходов, и ночами без сна и покоя. Все прошлое этой несчастной кампании проходило перед ним». В этих словах Верещагин разъясняет подход к образу Наполеона. Его изображение у художника всегда статично. Ни на одной картине: «Наполеон I на Бородинских высотах», «Перед Москвой в ожидании депутации бояр», «В Кремле пожар!», «Мир во что бы то ни стало. Наполеон и маршал Лористон», «В Городне — пробиваться или отступать?», «На этапе. Дурные вести из Франции» мы не увидим Наполеона гарцующим на коне, охваченным страстью битвы. На полотнах Верещагина он всегда погружен в тяжелые думы, в сомнения. Конечно, это придает образу некоторое однообразие. Характерно, что преобладает один и тот же ракурс — профиль Наполеона. Черты лица его как бы застыли или скрыты руками, на которые оперлась отяжелевшая голова.

  И еще один важный момент. На всех полотнах Наполеон одинок, изолирован даже от своих маршалов и полководцев. В час тяжелых испытаний ему некому вверить свои думы, он хочет спрятать истинные чувства и переживания. Такова судьба человека, возомнившего себя полубогом, взявшегося единолично решать судьбы целых народов. Психоз войны отнимает у завоевателей разум, лишает их чувства понимания неотвратимости возмездия.
  Картины Верещагина невольно напоминают нам, как через 130 лет после Наполеона другой завоеватель, искоренив в памяти нации наследие Шиллера, Гёте, Бетховена, пытался повторить «подвиги» разнузданных орд своего предшественника. Всем известно, чем кончилось нашествие на СССР полчищ Гитлера.
  Передовые люди не только в России, но и во всем мире высоко оценили эту серию картин художника и ее патриотическую направленность. Однако иное отношение сформировалось у царского двора. Верещагин не знал, что его благородная цель противоречила стремлению царского правительства упрочить союз с Францией. В те годы начиналась борьба за передел мира.
  Германия выступила инициатором создания военно-политического Тройственного союза (Германия — Австро-Венгрия — Италия). В ответ начался союзнический «роман» между Россией и Францией. В 1892 году они заключили военную конвенцию.
  Сверх того, среди великих князей нашлись «искусствоведы», возмутившиеся тем, что Наполеон изображен в тяжелой шубе, в то время как все французы изображают императора среди российских снегов в неизменной треуголке и походной шинели. Верещагин вступил с их высочествами в полемику и с историческими документами в руках доказал: прав он, а не французы. Несколько лет длилась унизительная для Верещагина переписка между ним, министром двора В. Б. Фредериксом и военным министром Л.Н. Куропаткиным по поводу приобретения серии картин о войне 1812 года. После «всеподданнейших» докладов обоих министров Николай II соизволил дать согласие па покупку за счет казны... одной картины. Раздосадованный художник увез всю серию на выставку в Америку. Там в 1902 году возникла возможность (а для Верещагина она стала необходимостью — он был весь в долгах) продать картины с аукциона.
  Однако приближалось столетие Отечественной войны. Искать художника, способного повторить подобный творческий подвиг, было поздно. В самый последний момент, накануне аукциона, Верещагин получил телеграмму о приобретении серии государственной казной. Картины о великом подвиге русского народа остались на родине. Большая их часть сейчас находится в Историческом музее в Москве.

  Безвременная гибель не позволила художнику завершить серию, в частности увековечить образ М. И. Кутузова. Этот пробел восполнен картинами художников XX столетия Сергеем Васильевичем Герасимовым «Кутузов на Бородинском поле» (1952 г.), и Николаем Павловичем Ульяновым «Лористон в ставке Кутузова» (1945 г.)

  В живописную летопись событий 1812 года, составленную Василием Васильевичем Верещагиным, органично вписывается полотно А.Д. Кившенко «Военный совет в Филях в 1812 году». После сражения под Бородино решался вопрос, давать ли сражение за Москву на неудобной позиции или сдать неприятелю город без боя. Картина воссоздает этот исторический момент.
  Мы видим М.И. Кутузова, за ним стоит дежурный генерал П.С. Кайсаров, на лавке у окна сидят слева направо: А.И. Остерман-Толстой, Н.Н. Раевский, П.П. Коновницын, под иконой — М.Б. Барклай де Толли, далее Ф.П. Уваров, Д.С. Дохтуров, встал из-за стола А.П. Ермолов, а на переднем плане, спиной к зрителям сидят К.Ф. Толь и начальник штаба Л.Л. Беннигсен.
  Л. Н. Толстой в романе «Война и мир» описывает эту сцену так: «Когда генералы стали собираться, Кутузов сидел справа «от них особо, в темном углу за печкой... Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо... Все ждали Беннигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию... Только когда в избу вошёл Беннигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами».
  Художник изобразил наиболее острый момент совещания - момент столкновения между Кутузовым и Беннигсеном. Лицо Кутузова в полутени. Беннигсен резко повернулся к главнокомандующему и с плохо скрываемым озлоблением смотрит на него. Небрежно брошенный плащ и шляпа говорят о самоуверенности генерала. Точно передано в картине душевное состояние и остальных участников совещания. Зябко кутается в плащ М.Б. Барклай де Толли. Он, как и Кутузов, считал, что в «позиции, в которой армия расположена, сражения принять невозможно и что лучше отступить с армиею через Москву по дороге к Нижнему Новгороду, как к пункту главных наших сообщений между северными и южными губерниями». К Барклаю де Толли присоединились Раевский и Толь. Беннигсен, выбравший позицию, настаивал на сражении под стенами Москвы. Поддержали его генералы Уваров и Дохтуров. Чрезвычайно выразительна поза генерала Ермолова. Позицию он признавал неудобной, но считал необходимым защиту Москвы. Горячо доказывая свою точку зрения, он вскочил с места и, опершись руками о стол, немного подавшись вперед, предлагал идти на неприятеля и атаковать его на марше. Коновницын и Остерман-Толстой также предлагали атаковать врага там, где встретят.
  Но Кутузов не мог рисковать армией и будущим России и тот тяжелый момент. «С потерею Москвы не потеряна еще Россия»,— говорил он. Его решение — «сберечь армию, сблизить к тем войскам, которые идут к ней на подкрепление, и самим уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю...»
  Вспомнив содержание картины, которую каждый видел на страницах учебников истории, скажем несколько слов и о ее авторе Кившенко Алексей Данилович— крепостной графа Шереметева. У мальчика рано проявились способности к рисованию, и его определили в школу Общества поощрения художеств в Петербурге. Там на него обратил внимание художник И.Н. Крамской. С 1867 года Кившенко занимался в Академии художеств по классу исторической живописи. В 1877 году за программную картину получил большую золотую медаль и звание художника 1 степени.

  Картина «Военный совет в Филях в 1812 году» написана в 1880 году, а через два года автор повторил ее для коллекции П.М. Третьякова. Работа принесла Кившенко широкую известность. Тему Отечественной войны 1812 года художник продолжил в альбоме акварельных иллюстраций к роману Л.Н. Толстого «Война и мир».

  И еще раз напомним о судьбе избы, в которой проходил совет. Деревня Фили в 1812 году принадлежала обер-егермейстеру и действительному камергеру Д.Л. Нарышкину. После Бородинского сражения российская армия по Можайской дороге отошла к Москве и стала лагерем неподалеку от Дорогомиловской заставы. Главная квартира расположилась в Филях, а главнокомандующий остановился в избе Михаила Фролова, где и был созван знаменитый военный совет.
  Изба получила в народе название «кутузовская изба». В ней продолжала жить большая семья Михаила Фролова, умершего в 1813 году. В доме бережно сохранялись предметы, находившиеся во время военного совета (стол, лавки, иконы). Последний очевидец событий, старший сын Фролова, названный, как и отец, Михаилом, умер в 1846 году. Кутузовская изба оставалась местной достопримечательностью, посмотреть ее нередко заезжали путешествующие по России любители старины.
  В 1854 году владелец деревни Фили Э. Д. Нарышкин решил переселить ее жителей ближе к своему родовому имению. При переезде избы разбирались и перевозились на новое место. Крестьяне уговорили барина не переносить кутузовскую избу. Нарышкин не только решил сохранить избу, но и распорядился сделать в ней ремонт, оставить на своих местах вещи и мебель, которыми пользовались Кутузов и представители его штаба, а двор обнести небольшим валом и канавой. В избе Нарышкин поселил отставного солдата-инвалида, назначив ему небольшое содержание и поручив быть смотрителем и сторожем при своеобразном музее. Но в 1867 году по непонятным причинам сторож был из избы выселен. Исторический памятник оказался без присмотра.
  29 мая 1868 году избу обокрали. Желая «сохранить остаток памятника нашей истории», Э. Д. Нарышкин решил передать избу в дар Московской городской думе, но 7 июля того же года изба почти полностью сгорела. Тем не менее, Москва приняла дар с благодарностью (позднее была оформлена купчая, по которой помещик получил от городских властей символическую сумму, тут же пожертвованную им на благотворительные цели).
  В 1883 году место, на котором находилась изба военного совета, было отмечено памятным знаком, установленным по предложению и на средства Общества офицеров гренадерского корпуса.

  В 1886 году было принято решение о восстановлении здания. Единственными венными достоверными изображениями Кутузовской избы были этюд и пейзаж Алексея Кондратьевича Саврасова, написанные в 1866—1867 годах, когда семейство Саврасовых отдыхало под Москвой, и зарисовка Исаака Ильича Левитана.
  По проекту архитектора Д. М. Струкова было построено новое здание «Избы Кутузова», организован Музей и приют для четы-инвалидов. 3 августа 1887 года состоялось освящение воссозданной избы.
  Вплоть до 1929 года музей в Кутузовской избе сохранялся, но затем был закрыт. 25 марта 1943 года музей «Кутузовская изба» снова открыт, 22 июня 1962 года Министерство культуры передало «Кутузовскую избу» Музею-панораме «Бородинская битва». В 1995 году Изба была вновь ограблена и закрыта. Одновременно с реставрацией панорамы в 2010—2012 годах готовится ее новая экспозиция.

Использованные материалы:

Кенько, Т. 1812 год в памяти потомков: что сказал и не успел сказать Василий Верещагин об этой войне /Т. Кенько //Библиотека предлагает. – 2017. - №2. – С. 3-23.

1812: Интернет-проект. – URL: http://museum.ru/1812/index.html