В. Карпов

РАЗМЫТЫЙ СЛЕД

 

(продолжение, нач. в вып. 1, 2, 3)

 

Часть четвертая

 

Борьба за жизнь

 

     На зимних каникулах 1932 -1933 учебного года Гурия послали на краевые курсы хозяйственного актива. И, когда он гулял по городу после утомительных лекций о темпах и достижениях коллективизации и индустриализации, к нему подошла Тая.

     Просто так подошла и взяла под руку, как будто расстались они только вчера, а не одиннадцать лет назад. Они долго бродили по осеннему парку и молчали.

       Первой нарушила молчание женщина:

  - Знаешь, Гура, я выхожу замуж за Чаплыгина, правда он пока об этом ещё не знает.

  - Вполне правильное решение. Хлопцу нужна семья, ему уже одиннадцать, а рядом только престарелая тётка.

  - К тому же матрос любит тебя до сих пор и все это время в связях с другими женщинами, в отличие от меня, замечен не был, - быстро откликнулся он.

       Тая улыбнулась:

  - Ну, тебя тоже в твоём коллективе «букой» считают, так что сильно не наговаривай на себя.

  - Уже успела проверить, что и как? – усмехнулся Гурий.

 - А как же! У меня теперь не только женское чутьё, но и профессиональная привычка выработалась – всё проверять и перепроверять, хотя со вчерашнего дня выведена в резерв и направлена на партийную работу в наш уезд. Так что будем недалеко друг от друга. И, немного помолчав, глухо добавила:

 - Рядом, но не вместе, я не могу рисковать сыном. Мои бывшие коллеги до сих пор ищут убийц Кандыбы и, кажется, вышли на след вашей организации. Правда, как я поняла, след слишком размыт и почти не просматривается. Тем не менее, передай Богатырёву, чтобы срочно уходил, по всей вероятности он под наблюдением, да и сам замри – никаких связей и действий. Помолчав, добавила:

 - Это я отдаю вам старый херсонский долг, а на большее не рассчитывайте.

И, улыбнувшись, велела: - Ну, хватит мёрзнуть, пойдём в гостиницу, у меня номер на трое суток забронирован – там и договорим, как нам быть дальше. И он покорно пошёл за ней.

По приезду домой Гурий недолго находился в прострации от встречи с Таей. В школе не ладилось. В холодных помещениях сидели полуголодные дети – куда уж там до учёбы. Пришлось младшие классы свести вместе в учебные группы и рассредоточить их в небольших помещениях, лучше прогреваемых многоходовыми печами - голландками. При этом нужно было   перекраивать расписание и заново перераспределять нагрузку между учителями. Естественно, без препирательств не обошлось. Причём возмущались, в основном, молодые, уже советской закваски учителя, а бывшие выпускницы гимназий скромно помалкивали. Неожиданно Гурий получил поддержку от нового секретаря комсомольской организации Саламатиной Катерины, которая на совещании при директоре встала и решительно заявила:

- В Советской школе всё должно делаться «во» и «на» благо детей, а личные неудобства и прочие издержки нужно держать при себе и не мешать дирекции организовывать работу в столь сложный для страны час.

Только наладили по - новому работу, как отогревавшиеся ко второму уроку, дети стали падать в голодные обмороки. Пришлось сократить уроки до получаса и организовывать после первого урока питание. Это директрисе оказалось не под силу, ей целый месяц всё обещали решить вопрос, но безрезультатно. Пришлось это брать Гурию на себя и протаптывать дорожку в снегу между райисполкомом и райкомом партии, где с ним, поначалу, не хотели и разговаривать, но организованный им звонок из Крайисполкома помог смягчиться райисполкомовским товарищам.

В конце концов, удалось решить и это, и из рыбкооповской столовки стали подвозить 200 маленьких булочек из ржаной муки, чай же, с листьями чёрной смородины, кипятили на месте, добавляя в него немного мёда. Учителям же стали выдавать талоны на обед в железнодорожном буфете. Здесь постаралась директриса, которая была знакома с начальником станции Екатеринославской железной дороги ещё по прошлой жизни.

Школа имела пасеку, которая была хорошим подспорьем в решении многих дел. За ней ухаживал сторож – безродный 60- летний старик, живший при школе в сторожке. В Гражданскую он потерял всю свою семью, получил контузию, был глуховат и молчалив. К взрослым старик относился настороженно, а к детям был добр, особенно к хлопцам. Любил наблюдать за их кулачными потасовками, иногда вмешивался и разнимал драчунов, когда дело доходило до крови. Поговаривали, что пасека была последним его имуществом, не сгоревшим в горниле Гражданской войны. Подворье его в былые времена находилось где - то вверх по Дону: то ли на Лугани, то ли на Хопре, но всё пошло прахом во время Вёшинского восстания. Осталась только пасека, содержавшаяся отдельно на отшибе. Как перевёз её старик в Приазовье и пристроил в школу, оставалось загадкой.

С этой, теперь уже школьной пасекой, случилась целая история: её хотели передать в ближайший колхоз. Директриса было и согласилась, но только что получивший назначение заведующим учебной частью Вахромеев, воспротивился этому и смог доказать руководящим товарищам, что это – «учебно - наглядное пособие», предназначенное для уроков сельскохозяйственного труда и биологии. Более того он, под эту сурдинку, потребовал обеспечить школу и гужевым транспортом. Товарищи вынуждены были согласиться и с этим.

Получив нужную бумажку, Гурий отдал её старику - сторожу. Тот тут же припожаловал в конюшню ближайшего колхоза с уздечкой в руках и сам выбрал молодую кобылку - трёхлетку по райисполкомовской разнарядке. Сняв со стены сарая хомут с упряжью, впряг её в приглянувшуюся подводу, и отбыл восвояси, попутно вытянув от души кнутом завхоза. Тот, бегая вокруг выезжающей из хозяйственного двора повозки, орал, брызгая слюной, что в бумажке о подводе и упряжи ничего не сказано и норовил взять лошадку под уздцы. Но получив хлёсткий удар пониже спины, метнулся   в контору жаловаться председателю. Но тот дело замял, заявив:

- У тебя, Ерофеич, конский инвентарь всю прошлую зиму под снегом и дождём прополоскался, и в эту зиму, видно, то же самое ожидается. А у них в бывшей железнодорожной слесарне, которая школе отдана, крыша под железом и стены кирпичные в полметра толщиной, там хучь што размещай, так што замолчь и займись делом, а задницу твою хай жинка подорожником или лопухом заткнёт и через пару дней будет как новая. И, подмигнув молодой бухгалтерше, заржал, не хуже той кобылки, которую завхоз так не хотел отдавать школе. На этом всё дело и кончилось.  

Прошло немного времени после этого случая и Игнат - сторож как- то подошёл к Гурию и глухо просипел:

- Спасибо, ваше благородие, за пасеку - отстояли, а за кобылку вам особая благодарность, ить казаку без коня…. И замолк, невольно прикрыв рот рукой, поняв, что проговорился.

Гурий, от услышанного, вздрогнул и весь напрягся, а старик, озернувшись по сторонам, добавил:

- Извиняйте, Григорий Петрович, оговорился», - и, вдруг решившись, продолжил, - ить я тожить в сотне в подхорунжиях ходил и в Вёшинском восстании участвовал, посему сюды из родных мест и подался, так што располагайте мною, ежели потребуется когда.

Гурий согласно кивнул и посмотрел прямо в тёмные, как омут, глаза старика, но тот взгляда не отвёл, и даже как- то весь подобрался и выпрямился.

- Да нет, Игнатий Сидорович, проиграно, на данный момент, всё. Разве што когда потом, – тихо ответил он.

После этого случая Гурий стал более тщательно просчитывать все свои шаги. Ведь старик, каким- то внутренним чутьем, выработанным за долгие годы службы, распознал в нём офицера. - Значит, может найтись кто- то ещё, такой же прозорливый и наблюдательный, только уже не свой,- сделал вывод он.

Наступило Рождество 1933 года. Но праздничного настроения не чувствовалось среди жителей Приазовья. Голод был на пороге многих куреней и хат. Ещё осенью текущего года пришла дополнительная развёрстка на хлеб, и чтобы её выполнить пришлось колхозам, ещё как следует не ставшим на ноги, сдавать всё зерно под метлу. Иначе можно было оказаться в чёрных списках. И «не дай Бог» было туда попасть. Село окружалось отрядом ОГПУ или армейской частью и производилась полная реквизиция у населения всего съестного, причём не разбирались: колхозник ты или единоличник. Подвоз круп и прочего съестного в магазин сельпо также прекращался, а на близлежащий базар жителей не пропускали. Особенно тяжело, как физически, так и морально, переживали этот, искусственно созданный партией большевиков голод, бывшие бойцы Красной Армии и ЧОНА. Демобилизовавшись в начале двадцатых годов, многие из них с головой окунулись в хозяйство и, уже к 30 году, стали жить безбедно. Но партия объявила коллективизацию сельского хозяйства, породив большие сомнения в головах бывших красных бойцов.

- А на той ли стороне я воевал? А не прав ли был батька, до последнего отстаивавший атаманскую власть, - думалось тогда многим. Но после драки кулаками не машут и, подавив свои сомнения, бывший красный воин брал в руки налыгач и отводил быков на общий баз. Туда же перекочевывали и пара коров с жерёбой кобылкой, а потом и весь инвентарь с упряжью. И казалось, смирился за два года человек, пережил унижения, всячески успокаивая себя: ить не я один такой, вон соседи, Иван с Петром, тожить воевали за новую власть, и тожить всё в колхоз отдали.  

Но на поверку новая власть на этом не успокоилась. Устроила ещё и голодуху.

- Чтобы колхозному строительству не вредили, заговоров не плели и белых с махновцами, из - за бугра, не ждали,- так, по слухам, заявил один из партийных вождей юга России в узком кругу единомышленников.

Таисия Изяславовна Яхман быстро вошла в курс текущих дел по Семёновской слободе и приписанным к ней хуторам и сёлам. На поверку, дела оказались невесёлыми. Сама слобода, её два хозяйства, вторую хлебосдачу одолели, одолел её и колхоз «Нижнемиусский». А вот колхозы «Красный партизан» и «Мичуринец» с дополнительной продразвёрсткой явно не справлялись. И как не доказывал в райисполкоме председатель Семёновского совета Иван Калугин, большевик с дореволюционным стажем, что эти два хозяйства не должны были включаться в дополнительный список, так как первое занимается в основном рыбным промыслом, а второе - плодоводством, вышестоящие товарищи к его доводам не прислушались. В итоге эти хозяйства были явными кандидатами в чёрный список, ведь срок сдачи хлеба заканчивался первого декабря.

Новый секретарь объединённого парткома взялась помочь председателю совета отстоять хозяйства. Проконсультировавшись со своим незримым начальством, которое настоятельно рекомендовало ей не ввязываться в это дело, Таисия всё же подала докладную записку в окружком ВКП (б), с просьбой рассмотреть вопрос хлебосдачи на партбюро.

Через неделю её вызвали в округ. На улице уже мела позёмка, зима вступала в свои права. Тая, отправив своих мужчин - одного на работу, другого в школу, заспешила на станцию. Сидя в плацкартном вагоне и, не замечая мелькавшего в окне зимнего пейзажа, она ещё раз выверяла свою позицию, приводила в уме, казалось неопровержимые доводы, подкреплённые расчётами. Её несколько отвлёк от невесёлых раздумий внимательный взгляд серых глаз женщины, сидящей напротив, закутанной платком по самые брови. Но она не обратила на эту даму особого внимания.

- Наверное, какая- то учительница или врачиха,- мелькнуло в её голове, и она снова погрузилась в свои мысли.

После зачтения докладной записки члена партии Яхман Таисии Изяславовны среди мужчин, сидящих за длинным столом под бархатной красной скатертью, воцарилось молчание. За столом заседаний восседали члены окружного бюро комитета ВКП (б) и приглашенные лица. Стоящая за небольшой трибуной Тая насчитала 13 человек.

- Чёртова дюжина, - невольно подумалось ей.

- А вы уверены, что политически правильно поступили, вынеся этот вопрос на заседание бюро окружкома? - спросил у неё первый секретарь, мужчина в полувоенном костюме и роговых очках.

- Я, всего лишь, продолжаю отстаивать наше общее мнение коммунистов, входящих в партийную организацию Семёновского совета, которая подкреплена конкретными расчетами по каждому хозяйству, – ответила Тая.

- А вы што, агроном, чтобы делать подобные расчёты? – кинул реплику с места председатель Крайисполкома Никита Чалый.

- Я больше, чем агроном, – уверенно заявила Тая.

- Я закончила в 1930 году математическое отделение Харбинского университета, да и сейчас преподаю математику по вечерам в уездной школе рабочей молодёжи.

Сидящий лицом к трибуне молодой военный простодушно улыбнулся, снимая напряжённость момента.

- И што, в вашу школу можно записаться, а то я так полный курс семинарии и не одолел, в 1916 - м на фронт сбежал? - спросил он.

- Милости прошу, товарищ комполка, только с вас двойной спрос будет, не боитесь оплошать? – ответила   по-женски Тая.

Мужчины, сидевшие за столом, зашевелились, среди них прошелестел лёгкий смешок.

- А вы ещё и в званиях разбираетесь, вдобавок ко всему, – снова улыбнулся военный.

- Давайте не отвлекаться от темы, – сделал замечание первый секретарь, туша собственную улыбку под тёмными очками.

- Попрошу высказываться, можно с места, – объявил он.

Товарищи стали высказываться. Видя, что мнения разделились: четверо членов бюро высказались за то, чтобы пересмотреть список хозяйств на дополнительную хлебосдачу по Семёновскому совету, а четверо - против, секретарь предложил голосовать. И напомнил:

- Голосуют только члены бюро Окружкома. Поднятых рук с той и другой стороны, действительно, оказалось, по четыре. Сам первый секретарь был девятым членом бюро и голосовать за пересмотр списка не желал, но медлил. В этот момент опять вмешался весёлый военный:

- Товарищи, есть предложение вынести промежуточное решение, так как ваше мнение разделилось поровну. И поэтому целесообразнее было бы одно хозяйство от дополнительной хлебосдачи освободить, а второе обязать в категорической форме.

Секретарь нахмурился (на бюро присутствовал человек из Крайкома партии) и весомо заявил:

- В нашей партии двух мнений быть не может, это ещё 10 -й съезд в 1921 году определил, и последующая партийная жизнь это подтвердила, но ваше предложение, товарищ Арсентьев, имеет определённый смысл, и я ставлю его на голосование.

Снова проголосовали. На этот раз голоса разделились, как пять к трём. За то, чтобы принять промежуточное решение было большинство.

- Запишите, Антонина Карловна, в протокол итоги голосования, – велел первый секретарше и   продиктовал:

- Пять за предложение товарища Арсентьева, три против, при одном воздержавшемся.

Человек в штатском, но с явно военной выправкой, сидевший крайним слева и не принимавший участия в обсуждении, чуть слышно хмыкнул и обменялся взглядами с Таисией.

- И кого вы, Таисия Изяславовна, рекомендуете вычеркнуть из списка, а кого оставить,- спросил председатель уездного «РИКА» Заворыкин.

- Естественно, плодосовхоз Мичуринец необходимо вычеркнуть. Более того рекомендовать их правлению в три раза увеличить полевой клин, вплоть до раскорчёвки старого сада, у них уже не осталось свободных земель. Рыбколхозу же, для выполнения плана дополнительной хлебосдачи, необходимо разрешить заниматься подлёдным ловом в заливе, а пойманную рыбу реализовывать на Таганрогском и Ростовском базарах. За живые деньги хлеб они найдут, – не раздумывая, ответила женщина.

- Эти вопросы вы будете решать в Приазовском «РИКЕ, – заявил председательствующий.

- Однако, следует заметить, что новый секретарь парткома быстро вошла в курс дела, и хорошо владеет ситуацией в подведомственных ей хозяйствах, - кинул реплику один из членов бюро.

- А я настаиваю, чтобы эти вопросы были внесены в сегодняшнее решения Окружкома, – продолжала гнуть свою линию Тая, почувствовав поддержку.

- Кто близко не знаком с секретарём парткома Семёновской слободы то, по долгу службы, вынужден её представить, – это впервые заговорил мужчина с военной выправкой (оперуполномоченный ОГПУ).

- Прошу любить и жаловать: бывший комиссар кавалерийского дивизиона и бывший старший оперативный сотрудник Дальневосточного ОГПУ Таисия Изяславовна Яхман.

За столом наступила полная тишина, которую вновь нарушил весёлый военный.

- В вашем ведомстве, Иван Петрович, бывших сотрудников не бывает, - на этот раз вполне серьёзно уточнил он. А посему, лучше записать в протокол всё так, как просит нас эта красивая женщина, пока не поздно.

За сколом опять зашевелились и заулыбались мужчины, а ведущая протокол, невзрачного вида секретарша, презрительно фыркнула.

- Больше этого шутника и явного бабника на бюро приглашать не буду. Устроил из заседания балаган, черт бы его побрал, - решил про себя первый.

И поставил окончательно вопрос с дополнениями и разъяснениями на голосование. На этот раз проголосовали дружно, даже воздержавшихся не оказалось.

Вышедшую из дверей двухэтажного особняка Таю аккуратно взяли под руку. Она вздрогнула и заученным движением попыталась сделать перехват, но не тут - то было. Перед нею стоял комполка в длинной шинели   и, придерживая её, улыбался.

- Больше так не делайте, ведь у меня и браунинг всегда под рукой, – тоже улыбнулась женщина, освобождаясь.

- Ну и куда же вы его прятали, когда за трибуной стояли, позвольте спросить? – опять пошутил военный.

- У женщины всегда таких мест больше, чем у мужчины, - ответила она.

Они дружно засмеялись. Проходивший мимо них председатель Крайисполкома Чалый зло зыркнул на флиртующую парочку и зашагал через дорогу, на ходу застёгивая тёплое пальто с бараньим воротником. Тогда такая гражданская одежда только стала входить в моду у начальства.

- Прошу в мой «ролс – ройс», - предложил комполка женщине.

- Откуда он у вас? – спросила удивлённо она.

- Трофейный. Я его на КВЖД у противника отбил, а потом за него со своим начальством пришлось повоевать, ведь у нас командиру полка автомобиль не положен. Даже до товарища Будённого за защитой обращался. Тот резолюцию на моей просьбе начертил: «считать наградным за успешное командование полком против белокитайцев, белогвардейцев и прочих врагов Советской власти». Только после этого и успокоилось моё непосредственное начальство, - с удовольствием отчитался военный.

Женщина, уже сидя на удобном кожаном сиденье, заметила:

- Но позвольте, нам явно не по пути. Ведь штаб вашей бригады в Персианове, а моя слобода за Таганрогом.

- Влюблённому мужчине 200 вёрст не крюк, – заявил военный, заводя двигатель.

- Так сразу, без предварительной рекогносцировки, и в бой? - засмеялась Тая.

- А нам теперь медлить нельзя, если не убьют, то всё равно на этих совещаниях и заседаниях быстро состаришься, так што, поневоле, спешить требуется, – продолжал шутить он.

- Но, всё же, давайте сразу уточним наши позиции: я совсем недавно вступила в законный брак и у меня 11- летний сын подрастает,- сообщила она.

- Какая жалость! Ну почему я в делах сердечных или постоянно спешу, или постоянно опаздываю? Одно утешает – у меня тоже растёт наследница, – похвалился военный.

- Ну, поехали, - уже серьёзно сказал неудачный ухажер и, нажав на газ,   представился:

- Арсентьев Михаил Аршакович, уроженец Тифлиса, сын извозчика, прошу любить и жаловать.

- Очень приятно, но мне, тем не менее, неловко. В мужа недавно стреляли - задели плечо. Он председателем колхоза служит, а тут ещё и я его окончательно добью – подкачу к дому на автомобиле с таким молодцом, – опять засомневалась женщина.

- Не волнуйтесь понапрасну, Таисия Изяславовна, мне по - любому нужно лично поставить новую задачу командиру расквартированного в вашей волости эскадрона, в свете, так сказать, сегодняшних решений. Парень, на эскадрон только что назначенный, может и дров наломать. Ситуация ведь более чем непростая с этими реквизициями. Рапорт мне на прошлой неделе накатал. Дескать, прошу отправить на афганскую границу- с мирным населением воевать не обучен.

- А я што, обучен? Я ведь в академию приехал с Дальнего Востока поступать. А меня вызвали кой- куда и заявили: – Поедешь туда, куда партия пошлёт, и примешь ту должность, на которую партия поставит. После такого разговора меня и зачисление в академию не обрадовало, ведь год, почитай што, пропал из-за этой чёртовой командировки, – неожиданно высказал наболевшее комполка.

- А не боитесь откровенничать с почти незнакомой женщиной? – серьёзно спросила Тая.

- С вами - нет, уж извините за чистоту. В вас я как - то сразу поверил, прежде чем влюбиться, - тоже серьёзно высказался военный и замолчал.

- Вот и хорошо, только давайте остановимся на первой части вашей уверенности, постараюсь её гарантировать, а там видно будет, – вынесла окончательное решение женщина.

Машина шла мягко, ритмично покачиваясь на рессорах, и под эти покачивания Тая заснула, откинувшись на мягкое кресло – сказалась нервная нагрузка последнего ноябрьского дня. Проснулась она только когда «ролс-ройс» начал притормаживать, въезжая в слободу. Тая показала куда подъехать, и когда Арсентьев подрулил к самой калитке, заставила его заглушить мотор и войти в их дом.

У калитки их встретил старший Фёдор. Комполка, поздоровавшись, представился:

- Арсентьев Михаил Тимофеевич.

Фёдор ответил тем же. Мужчины обменялись оценивающими взглядами. Первым заговорил комполка, заходя в дом и принимая свой полушутливый тон:

- Вот, Фёдор Ильич, передаю с рук на руки вашу мятежную жену. Пришлось мне сегодня оборонять её от партийных товарищей – а то было, заклевали, так что с вас причитается.

- Да её не так - то просто заклевать, но, тем не менее, спасибо за поддержку и прошу к столу. У нас сегодня картошка с отварной рыбой и маринованный лук с огурчиками в придачу.

На столе быстро появилась бутылка казёнки. Фёдор младший хлопотал у печи, заваривая грузинский чай. Проследив за его действиями, Арсентьев взял из рук хлопца чайник:

- Позвольте, молодой человек, в Тифлисе это делается ровно наоборот и в других пропорциях – учитесь, пока я жив.

Он быстро стал переливать туда - сюда кипяток, бросая в него горсти чая.

- А мама мне показывала и китайский метод заварки, – насупился хлопец.

- Запомните, мой друг, приготовление чая, исключительно мужское занятие, хоть у нас на Кавказе, хоть в Китае, а все остальное – женское, - окончательно расстроил он подростка.

Все засмеялись и присели к столу. После того, как выпили за гостя, родителей и женщин, немного поговорили о делах и текущем моменте, комполка поднялся.

- Спасибо за ужин, но мне нужно попасть в эскадрон до отбоя, а уже девятый час.

- Извините, Михаил Аршакович, без сопровождения я вас никуда не отпущу, – заявил хозяин.

- Да, слышал, постреливают тут у вас, так что повинуюсь, да и дорога плохая – в прошлый раз едва проехал, – согласился Арсентьев.

Чаплыгин быстро подседлал кобылку и, перекинув через здоровое плечо ремень кавалерийского карабина, кинул своё сухое тело в седло. Фёдор - второй, было, попросился прокатиться на машине, но мать не пустила. Гость, выходя с банкой маринованного лука в руках, пообещал:

- Ничего, не огорчайся, я за тобой лично на Рождество машину пришлю, надо тебя с моей Сашенькой познакомить.

И, галантно поцеловав руку провожающей хозяйке, сел за руль.

Благодаря этому случайному знакомству, многие жизни удалось спасти в Семёновском околотке в ту памятную зиму, особенно - детские. Эскадронцы, располагавшиеся в бывших помещичьих конюшнях плодосовхоза «Мичуринец», по совету командира полка, стали подкармливать со своего котла учащихся мичуринской начальной школы. А высылаемые   комэском Овчинниковым конные патрули, не столько охраняли прибрежную черту Таганрогского залива, сколько помогали ставить каравы и затягивать под лёд сети рыбакам – колхозникам. В других местах Приазовья, к сожалению, дело обстояло иначе. Поэтому до первой крапивы, из которой можно было приготовить реденький витаминный суп, многие старики и дети так и не дотянули, хотя и были съедены почти все кошки и собаки. А те, которым повезло сбежать, дичали и, сбиваясь в стаи, сами охотились на всё живое в округе, включая детей.

Большая смертность была в тот памятный год и среди новорождённых. У их молодых матерей, от постоянного недоедания, пропадало молоко. Пытались кормить козьим, но, не окрепшие желудочки малышей, зачастую его не принимали. Тогда молочко разводили, делая его реже, тем самым вызывая понос. А понос на первом месяце жизни - это верная смерть. Выкармливать малышей было бы лучше коровьим молочком. Да где его взять? Ведь коровки все в колхоз отведены и там, от бескормицы, потихоньку подыхали. Выстраивались молодки, в ту суровую зиму, в очередь к железнодорожным обходчикам да к лесным егерям: им коровок держать власть разрешала. Да многим ли поможешь? Своим детям тоже чего- то есть нужно. Но всё же помогали: одни просто за спасибо, другие за посильную плату, а третьи и вросшие в мочки ушей золотые серёжки предлагали с мясом вырывать. Разные люди среди должностных во все времена на Руси попадались. И, как правило, чем ниже должность, тем поганее человечишко.

Несколько легче было зимовать тем, кто жил недалеко от Миусса. Рыба ведь тоже неплохая еда. Покрытый полуметровым льдом Миус, в своих водах, хранил хоть слабую, но всё же, надежду на жизнь. И какими только способами не пытались добывать рыбку: зарубливали в лёд сети и вентеря, ставили перемёты, тралили дно всевозможными черпаками на длинных шестах. На ямах пытались вытащить сома бурой. Иногда некоторым счастливцам это удавалось. Выловленные сонные жабы и раки, тоже шли в котёл. Весь Миус, от Таганрогского лимана до Юзовки и выше, был покрыт сверху льда слоем замершей грязи, а взятая в нём, некогда чистая родниковая вода, теперь была мутной. И её приходилось отстаивать и кипятить, дабы не подхватить какой - либо заразы. Надо честно сказать: этому лову никто не препятствовал. 

На провесне, в марте, на некоторых колхозных фермах Приазовских колхозов начался падёж скота. Там тоже наступала бескормица. Павших животных старались вывозить на скотомогильники украдкой, по ночам. Но шила в мешке не утаишь. Оголодавшие люди выкапывали промёрзшие трупы животных и, разрубив на части, волокли по домам. Пришлось выставлять охрану, но она была, как правило, малоэффективной. Зачастую сторожа сами помогали добытчикам, отгоняя выстрелами из дробовика одичавших собак, которые первыми чувствовали запах падали и окружали плотным кольцом разделываемую тушу.

В соседней Марьинской волости (Совете), в бывших казачьих и малороссийских хуторах, также свирепствовал голод, кроме села Миллеровка, населённого бывшими немецкими колонистами. Ещё в начале двадцатых годов прозорливые немцы - колонисты, видя, что дело идёт к коллективному хозяйствованию, образовали ТОЗ. Хозяйство быстро стало на ноги, принимая в свои ряды обедневших за годы Гражданской войны немцев - землеробов, а также демобилизующихся из Красной Армии латышей и прочих прибалтов. Ко времени коллективизации ТОЗ «РОТ ФРОНТ» уже имел свои паровую мельницу и крупорушку, молочный цех, где делали сыр и масло. Был построен крытый железом ток. На ферме стояли коровы шорнгорской породы, а в добротной конюшне, оставшейся от помещика, лошади – битюги - тяжеловозы, на которых и пахали и ездили. Сменив вывеску и слегка обновив правление, немцы продолжали спокойно работать, так как эта работа была у них налажена за предыдущие восемь лет. В этом хозяйстве никто не голодал: ни люди, ни животные. К сожалению, таких хозяйств в Приазовье было раз, два и обчёлся.

Секретарь Семёновского объединённого парткома Яхман Таисия Изяславовна, после того как ей удалось отстоять от непосильного задания по хлебу одно подведомственное хозяйство и добиться послабления для другого, быстро завоёвывала авторитет среди партийно - хозяйственного актива их «околотка». Её зауважали председатели колхозов и часто стали к ней обращаться по вопросам, в которых они, полуграмотные мужики, не разбирались и, зачастую, просто не знали, как и с какой стороны к ним подступиться. Например, в поквартальной и годовой бухгалтерской отчётности и прочих бумажных делах, вообще, в те времена редко кто разбирался. А после того, как во время ревизии, тов. Яхман поставила к глухой стенке и воткнула в рот дуло нагана заведующему Семёновской пекарни Сёме Калюжному (у того оказался на каждой булке недовес в 50г) стали уважать её и большинство местных жителей. Обмочившийся с перепуга Сёма не сразу пришёл в себя, а как только пришёл, так и покатил с жалобой в Райисполком. Сидя у председателя, он униженно скулил:

- Это же форменные левацкие замашки, партия их ещё в середине 20 - х осудила. Ну, отрешите от должности, ну строгача запищите, а тут такое зверское обращение с коммунистом ленинского призыва. И от кого, Иван Силыч, такое бесчинство приходится терпеть, – вопрошал он. И сам же отвечал:

- От слободской еврейки, которая не так давно за коровой на выгон бегала и хату коровяком подмазывала.

- Ну- ну, ты Сёма, говори, да не заговаривайся, они до сих пор в Политбюро и ЦЕКА заседают, – председатель сурово насупил брови. И продолжил внушение:

- Нечем тебе, Сёма, супротив неё крыть. Недовес обнаружен и запротоколирован, так што, выкручивайся сам, тебе не привыкать.  

- И ещё, друг ситный, давно тебе хочу сказать, ты своим вступлением в партию по ленинскому призыву больше «баки никому не забивай». Тебе партийный билет никак поздней осенью 24 года выписали, – то ли спросил, то ли сказал председатель.

- Точно так, – быстро откликнулся хлебопёк.

- То есть, когда Назаровские и прочие повстанческие отряды в Приазовье окончательно исчезли?

Физиономия у Сёмы – хлебопёка при этих словах председателя стала красной, и на лысине выступил пот. Видно тот попал в слабое место.

- И последнее, – продолжал председатель, - ты, у подчинённых тебе баб, прекращай ноги прямо на рабочем месте раздвигать. Уже не первый раз об этом слышу, а то и строгачом не отделаешься, так и знай!

Смахивая с двойного загривка пот кружевным платком, хлебопёк лепетал скороговоркой:

- Да за это дело, Иван Силыч, вообче не беспокойтесь, после этого случая и на свою, наверно, теперь не поднимется.

Председатель затряс мощным животом, по причине беззвучного смеха, и велел:

- Иди, Сёма, за ради Христа, прикрою твои художества в последний раз, только не вздумай на эту девку кляузы наверх строчить, права она, со всех сторон права.

   Про себя же подумал:

- Потерпим эти пяток лет, а дольше такая сурьёзная птица в нашем захолустье и не усидит, наверх повыше вспорхнёт.

И, видя, как за давним знакомцем закрылась дверь, проговорил вслух:  

- Молодец, девка, – не попускает никому, што на голову, што на руку сильна, да и в постели наверно мужичкам спуску не даёт.

От этих грешных мыслей председатель добродушно улыбнулся. Воевать с бабами он считал ниже своего достоинства, хоть и докучали они Ивану Силычу в последнее время порядком. То столовую им при школе открывай, то детские ясли устраивай, то швейную мастерскую Сони Маерши назад распечатывай, а там уже и машинок не осталось, все по домам порастащили. За Советскую власть Иван Силыч Заворыкин, бывший ватаг портовых грузчиков, боролся давно, ещё с забастовок 1905года. Одно только не нравилось Ивану Заварыкину в новой власти: много воли дала она женскому племени, считал он.

- Одно форменное беспокойство от этих баб, - часто про себя сетовал Иван Силыч.

Высказываться вслух, на эту тему, он уже опасался.   Тем не менее, к бойким женщинам, бывший портовый грузчик, имел, так сказать, личную внутреннюю слабость. И с первых дней знакомства с новым секретарём Семёновской парторганизации, он исподволь стал содействовать её начинаниям, видя в них практический смысл и явную пользу. Да и сам он был человек практического действия, пустых разговоров не любил. Эти же качества умел ценить и в других людях,   даже в женщинах, к тому же, не зависимо от их нации. Ведь портовые грузчики сродни матросам, а те - известные интернационалисты, особенно по отношению к дамам. Посему и осадил он Сёму Калюжного. Не дал делу хода, и потом никогда об этом не пожалел.

 

(Продолжение следует)