ДУЭЛИ

 Из книги: Марченко, Н. Быт и нравы пушкинской эпохи /Н. Марченко.- М.: Ломоносовъ, 2017.- 304 с. – (История. География. Этнография)

  «Я  присутствовал на поединке в качестве секунданта князя Мятлева. Князь стрелялся с неким конногвардейцем, человеком вздорным и пустым. Не буду сейчас рассказывать, что именно побудило их взяться за пистолеты; время этому придет. Во всяком случае причиной была сущая безделица, да и дуэли, как говорится, давно отшумели и вышли из моды, и поэтому все происходящее напоминало игру и не могло не вызвать улыбки.
   Конногвардеец пыжился и взглядывал угрожающе, так что мне на минуту даже стало как-то не по себе при мысли, что пистолеты заряжены и этот индюк возьмет да и грянет взаправду. Однако оба пистолета грянули в осеннее небо, и поединок закончился. Соперники протянули друг другу руки. При этом конногвардеец глядел все так же грозно, а князь попытался улыбнуться, скривил губы и густо покраснел.
  Пора было расходиться. В этом пустынном месте, как ни было оно пустынно, все же могли появиться посторонние люди, а так как им всегда до всего есть дело, то встреча с ними не сулила ничего хорошего.
   Стояла трогательная тишина позднего октябрьского утра. Минувший поединок казался пустой фантазией.
   Мы уселись, кучер тронул лошадей, и коляска медленно и бесшумно покатила по желтой траве».
  Так описывает дуэль Булат Окуджава в романе «Путешествие дилетантов». Почти фарс и вовсе не героическое событие... Но при слове дуэль вспоминается совсем другое: отчаянная храбрость и благородство д'Артаньяна, дружба мушкетеров, веселые их шутки и совсем не страшные убийства глупых неповоротливых гвардейцев кардинала. Во Франции XVII века дуэли случались на каждом шагу — в России в то время о них не слышали. Дуэли пытались запрещать. В конце XVII века в Германии был издан имперский закон: «Право судить и наказывать за преступление предоставлено Богом лишь одним государям. Поэтому если кто вызовет своего противника на дуэль на шпагах или пистолетах, пешим или конным, то будет приговорен к смертной казни, в каком бы чине он ни состоял. Труп его останется висеть на позорной виселице, имущество его будет конфисковано».
   Россия до конца XVII века ничего подобного дуэлям не знала. Они вошли в российскую действительность в петровские времена с европеизацией быта и формированием нового дворянского самосознания. В «Артикуле воинском» Петра I появилась глава «Патент о поединках и начинании ссор» — русский император тоже запретил дуэли: распоряжаться жизнью подданных и судить их мог только царь. В «Артикуле» строго определена вина каждого дуэлянта: «Ежели случится, что двое на назначенное место выедут и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать... Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут».
  Позже это положение было дополнено: «Все вызовы, драки и поединки через сие наистрожайше запрещаются таким образом, чтобы никто, хотя б кто он ни был, высокого или низкого чина, прирожденный здешний или иноземец, хоть другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден или раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызвать, ниже на поединок с ним на пистолетах или шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так кто и выйдет, иметь быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя бы оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить... Ежели кто с кем поссорится и упросит секунданта (или посредственника) оного купно с секундантом, ежели пойдут и захотят на поединке биться, таким же образом, как и в прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит».
   Екатерина II в своем «Наказе» подтвердила неприятие дуэли, но выразилась гораздо мягче Петра: «О поединках небесполезно повторить здесь то, что утверждают многие и что другие написали: что самое лучшее средство предупредить сии преступления — есть наказывать наступателя, сиречь того, кто полагает случай к поединку, а невиноватым объявить принужденного защищать честь свою, не давши к тому никакой причины».
  Петровские указы не был отменен ни во времена Александра I, ни при Николае I, но никогда не исполнялись. Дуэлянта приговаривали к смерти, а потом казнь заменяли разжалованием в солдаты и ссылкой — чаще всего на Кавказ, «под пули горцев». Впрочем, в глазах общества человек с такой историей выглядел героем, и барышни влюблялись в молодых страдальцев, у кого, по словам лермонтовского Печорина, «под толстой шинелью бьется сердце страстное и благородное».
   Эти люди были своего рода бунтарями — недаром Николай I так ненавидел дуэли. Ведь человек, щепетильный к понятиям своей чести, — это личность. А личность в самодержавном государстве — это опасность политическая. Личность не позволит собою управлять безотчетно — такой человек сам   привык отвечать за свои поступки. Известный французский мыслитель XVII века Шарль Монтескье прямо связывал запрет дуэлей с политическими видами абсолютной монархии: «Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем. Может ли деспот потерпеть ее в своем государстве? Она полагает свою славу в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что он может лишать жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота?»
   Дуэль — это не драка и не убийство. Поединок чести основан на соблюдении строгих правил дуэльного кодекса, один из которых утверждал: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести». В кодексах были закреплены правила, которые в России, в отличие от Франции, например, не были записаны и долго существовали как обычаи. Цель этих правил — поставить противников в равные условия, чтобы ни один из них не имел преимуществ. Во Франции дуэль чаще всего происходила на шпагах, и правила дуэльные были гораздо мягче, чем в России. Русские дрались почти всегда на пистолетах и стрелялись на расстоянии, невозможном для французов. Во Франции барьер ставили на 30—35 шагов, в России — на 10—12 или еще меньше, смотря по тяжести нанесенного оскорбления. Здесь уж было не до шуток, какими обменивались французские дуэлянты, и часто было недостаточно продемонстрировать только готовность к поединку. Нередким был смертельный исход — для одного из противников, а иногда и обоих.
   Трагически кончилась так называемая «четверная» дуэль из-за балерины Истоминой, участниками которой были две пары: Завадовский — Шереметев и Якубович — Грибоедов. Это яркий пример «романтической» дуэли, поводом к ней послужила ревность. Участник преддуэльных переговоров и свидетель дуэли доктор Ион рассказывал: «Грибоедов и не думал ухаживать за Истоминой и метить на ее благосклонность, а обходился с ней запросто, по-приятельски и короткому знакомству. Переехавши к Завадовскому, Грибоедов после представления взял по старой памяти Истомину в свою карету и увез к себе, в дом Завадовского. Как в этот же вечер пронюхал некто Якубович, храброе и буйное животное, этого не знают. Только Якубович толкнулся сейчас же к Васе Шереметеву и донес ему о случившемся».
   Истомина прожила у Завадовского двое суток, что взбесило В. Шереметева, хотя к этому времени они с балериной были в ссоре и в разъезде. Между бывшими друзьями возникла ссора, подогретая Якубовичем, известным бретером — так называли человека, готового стреляться по каждому пустяку, подвергая опасности и свою и чужую жизнь. По воспоминаниям А. А. Жандра, близкого друга Грибоедова, Шереметев просил у Якубовича совета, что ему делать. «Что делать, — ответил тот, — очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том, как и с кем. Истомина твоя была у Завадовского, но привез ее туда Грибоедов — это два, стало быть, тут два лица, требующие пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы, при сей верной оказии, составим une partie carree (четвертную дуэль».
   Ион вспоминал: «Барьер был на 12 шагах. Первый стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского: пуля пробила борт сюртука около мышки. По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника... Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.
    —      Я буду стрелять в ногу, — сказал Завадовский.
    —      Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, — сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. — Зарядите мои пистолеты, — прибавил он, обращаясь к своему секунданту.
   Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко».
  Образ умирающего Шереметева всю жизнь преследовал Грибоедова. Его дуэль с Якубовичем была отложена: они стрелялись уже на Кавказе, куда Якубович был вскоре после дуэли сослан. Грибоедов промахнулся, Якубович прострелил Грибоедову левую руку.
   Поведение человека во время дуэли, как и на поле сражения, создавало ему репутацию храбреца или труса. Самым большим шиком почиталась демонстрация равнодушия, даже презрения к смерти. В пьесе Ростана «Сирано де Бержерак» герой во время дуэли сочиняет стихотворение. В повести Пушкина «Выстрел» граф явился к барьеру с черешнями, которые он преспокойно ел под дулом пистолета. Это взбесило противника, отложившего свой выстрел до случая, когда граф будет больше дорожить своей жизнью. Подобный случай рассказывали о самом Пушкине:
   «В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером. Дуэль была оригинальная. Пушкин явился с черешнями и, пока офицер целился в него, преспокойно кушал ягоды. Офицер стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина. Вместо выстрела поэт спросил:
   — Довольны ли вы?
   И когда дуэлянт бросился к Пушкину в объятия, он отстранил его и со словами — "это лишнее" спокойно удалился».
   Пушкину в это время было всего двадцать лет. В Кишиневе он оказался окружен военными, многие из которых прошли поля сражений 1812 года, а ему, молодому человеку, еще надо было доказать свою храбрость, свое презрение к смерти. Он выстоял под дулом пистолета, но отказался от своего выстрела. По правилам дуэльной чести отказаться от выстрела или выстрелить в воздух мог только тот, кто стрелял вторым — ведь он уже доказал свою смелость, — и только в том случае, когда оскорбление было несерьезным. Зато тот, кто струсил во время поединка, наказывался общественным презрением, и уже никто в обществе не принимал от него вызов — за ним больше не признавали прав чести. В повести Николая Бестужева «Русский в Париже 1814 года» ее герой Глинский защищает честь русского офицера на дуэли с французом, кавалером ордена Почетного легиона:
   «Все дуэли похожи одна на другую. Когда приехали на место, секунданты отмерили от общего барьера, для которого была воткнута в землю сабля, по 10 шагов в обе стороны, поставили противников друг против друга, дали им в руки пистолеты и сказали: "Начинайте!" В это время Глинский, сделав шаг вперед, остановился и сказал своему противнику: "У вас выкатилась пуля из вашего пистолета". В самом деле, пуля лежала у ног его; секунданты взяли пистолет, чтоб снова зарядить его — и это ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое доказывало благородство Глинского, или мысль о том, какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона, стреляя пустым порохом и подставляя грудь свою на верную смерть, — или оба эти ощущения вместе, только они видимо поколебали храбрость француза. Он побледнел, переступал с ноги на ногу, и пока длилось освидетельствование пистолета, не высыпался ли вместе с пулею и порох, разряжанье и новый заряд, — лицо его во все продолжение времени быстро изменяло внутренним чувствованиям. Правда, что нет ничего мучительнее, как долгие приготовления к казни. Наконец, пистолеты снова в руках противников, и со словами "начинайте!" Глинский поднял пистолет, прямо подошел к барьеру, но француз, целясь на каждом полшаге, выстрелил не более как в двух шагах от своего места. Глинский пошатнулся и схватил себя за левую руку. "Это ничего, — сказал он, — теперь пожалуйте ко мне поближе, господин кавалер Почетного легиона", но кавалер не в состоянии был этого сделать: мысль о том, что жизнь его теперь целиком зависела от Глинского, отняла у него последние силы. Колени затряслись, пистолет выпал из руки, и он почти повалился на руки секундантов, подбежавших поддержать его.
   —      Это не дуэль... это убийство! — бормотал он несколько раз едва внятным голосом.
   Глинский опустил пистолет.
   —      Я знал это наперед, милостивые государи, — сказал он, — истинно храбрый человек никогда не бывает дерзок. Теперь ему довольно этого наказания; но в другой раз я употреблю оружие, которое наведет менее страха, но сделает больше пользы».
  Дуэль начиналась с того, что человек, считающий себя оскорбленным и требующий удовлетворения (сатисфакции), посылал противнику вызов (картель). По принятому ритуалу, вызов мог быть или сделан на месте, или его присылали в письменном виде — передавал вызов секундант. Онегину вызов Ленского привез Зарецкий, секундант оскорбленного поэта.
  После вызова противники больше не общались друг с другом — условия дуэли обсуждали секунданты. Они уславливались о месте и времени поединка, приобретали и проверяли дуэльные пистолеты. Лучшими в пушкинское время считались пистолеты парижского оружейника Лепажа, но пули к ним опытные дуэлянты предпочитали отливать сами, а не пользоваться готовыми. Надо было еще позаботиться о карете — достаточно вместительной, чтобы довезти раненого, и о докторе — учитывая запреты на дуэль и уголовную ответственность, которая грозила каждому участнику или свидетелю поединка, это было делом нелегким. Александр Бестужев-Марлинский так описывает подготовку к дуэли в повести «Испытание»:
   «Старый слуга Валериан плавил свинец в железном ковше, стоя перед огнем на коленях, и лил пули — дело, которое прерывал он частыми молитвами и крестами. У стола какой-то артиллерийский офицер обрезывал, гладил и примерял пули к пистолетам. В это время дверь осторожно растворилась, и третье лицо, кавалерист-гвардеец, вошел и прервал на минуту их занятия.
    —      Bonjour, capitaine, — сказал артиллерист входящему, —     все ли у вас готово?
   —      Я привез с собой две пары: одна Кухенрейтера, другая Лепажа: мы вместе осмотрим их.
   —      Это наш долг, ротмистр. Пригоняли ли вы пули?
   —      Пули деланы в Париже и, верно, с особенною точностию.
   —      О, не надейтесь на это, ротмистр. Мне уже случилось однажды попасть впросак от подобной доверчивости. Вторые пули — я и теперь краснею от воспоминания — не дошли до полствола, и, как мы ни бились догнать их до места, — все напрасно. Противники принуждены были стреляться седельными пистолетами — величиной едва не с горный единорог.
   И хорошо, что один попал другому прямо в лоб, где всякая пуля, и менее горошинки и более вишни, — производит одинаковое действие. Но посудите, какому нареканию подверглись бы мы, если б эта картечь разбила вдребезги руку или ногу?
   —      Классическая истина! — отвечал кавалерист, улыбаясь.
   —      У вас полированный порох?
   —      И самый мелкозернистый.
   —      Тем хуже: оставьте его дома. Во-первых, для единообразия мы возьмем обыкновенного винтовочного пороха; во-вторых, полированный не всегда быстро вспыхивает, а бывает, что искра и вовсе скользит по нем.
   —      Я согласен на все, что может облегчить дуэль; будет ли у вас лекарь, господин ротмистр?
   —      Я вчера посетил двоих — и был взбешен их корыстолюбием... Они начинали предисловием об ответственности — и кончали требованием задатка; я не решился вверить участь поединка подобным торгашам.
   —      В таком случае я берусь привести с собою доктора — величайшего оригинала, но благороднейшего человека в мире.
   Мне случалось прямо с постели увозить его на поле, и он решался, не колеблясь. "Я очень знаю, господа, — говорил он, навивая бинты на инструмент, — что не могу ни запретить, ни воспрепятствовать вашему безрассудству, — и приемлю охотно ваше приглашение. Я рад купить, хотя и собственным риском, облегчение страждущего человечества!" Но, что удивительнее всего, — он отказался за поездку и лечение от богатого подарка.
   — Это делает честь человечеству и медицине».
   Условия дуэли могли быть разные. Противники договаривались об обмене двумя или тремя выстрелами, или — чаще всего — дуэль продолжалась «до первой крови». В таком случае достаточно было слегка оцарапать противника — и кровь смывала оскорбление. Все это было хорошо известно читателям пушкинского времени — они нередко бывали или участниками, или свидетелями поединков. А нам уже надо многие вещи, очевидные для современников, объяснять.    
   Ю. М. Лотман в своих статьях о «Евгении Онегине» и о русской культуре прокомментировал ситуацию одной из самых известных «литературных» дуэлей — дуэли Онегина с Ленским. Почему Онегин, искренно любивший своего юного друга, согласился на этот поединок? Почему он стрелял первым, если не очень дорожил жизнью и совсем не хотел убивать Ленского?
   Онегин принял вызов, он не мог рисковать своей честью — ведь секундант Ленского Зарецкий был известный бретер, болтун и сплетник. Он мог ославить отказавшегося от поединка трусом, чего не мог допустить щепетильный в понятиях чести Онегин. Наш герой оказался «невольником чести».   
   Но Онегин сделал все, чтобы поединок не состоялся. Пушкин представляет читателям Зарецкого как знатока дуэльных правил и «педанта» в вопросах чести. Однако, подталкивая друзей к поединку, Зарецкий нарушил основные пункты неписаного дуэльного кодекса: он не предложил противникам примириться, когда передавал Онегину вызов Ленского, а это — прямая обязанность секунданта.
   Онегин опоздал на место дуэли более чем на час — по всем дуэльным правилам опоздание больше чем на четверть часа не допускалось — поединок считался не состоявшимся. Онегин уже прямо рисковал своей честью — его могли обвинить  в том, что он струсил; наконец, в дуэли требовалось социальное равенство не только противников, но и секундантов. Не говоря о том, что секунданты не были назначены, стало быть, некому было обговаривать условия дуэли — прямое нарушение! — Онегин прямо на месте предложил в секунданты своего слугу-француза. А это уже прямое оскорбление дворянину Зарецкому.
   Онегин стрелял на ходу — не потому, что он боялся выстрела противника, — он торопился потерять свое право первого выстрела, причем в самых невыгодных для себя обстоятельствах. Пистолеты Лепажа были прекрасно «прилажены» по руке — говорили, они так удобно ложатся в руку, как будто служат ее естественным продолжением, и бьют почти без промаха, но только если стрелять с места. На ходу даже опытный стрелок практически никогда не попадал в цель, потому что эти пистолеты имели ствол гладкий, без нарезки, и пуля, не получая первоначального вращения, легко отклонялась от цели. Современникам было понятно, что выстрел Онегина стал смертельным для Ленского только по роковой случайности.

Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.

   В разное время отношение к дуэли менялось. Главное даже не в лихости дуэлянтов. Поединок — это протест против задавленного положения человеческой личности, доказательство, что есть ценности, которые дороже самой жизни и которые неподвластны государству, — честь, человеческое достоинство. При отсутствии законов, охраняющих личность, для порядочного человека дуэль оказывалась единственным средством защитить свою честь и честь своих близких.

    Условия дуэли, подписанные секундантами Пушкина и Дантеса (подлинник на французском языке)

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьеры, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.