Включить версию для слабовидящих

В старом доме

^Back To Top

Календарь праздников

Праздники России

Контакты

346780 Ростовская область

г. Азов, Петровский б-р 20 

 

тел. 8(86342) 4-49-43 (Директор),


8(86342) 4-06-15
(Отдел обслуживания)

 

e-mail: This email address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it. 

 

qr VK

Besucherzahler
бзҐвзЁЄ Ї®бҐйҐ­Ё©

Яндекс.Метрика

В СТАРОМ ДОМЕ

Из книги: Марченко, Н. Быт и нравы пушкинской эпохи /Н. Марченко.- М.: Ломоносовъ, 2017.- 304 с. – (История. География. Этнография)

  « У бабушки в доме было все по-старинному, как было в ее молодости, пятьдесят лет тому назад: где шпалеры штофные, а где и просто по холсту расписанные стены, печи премудреные, на каких-то курьих ножках, из пестрых изразцов, мебель резная золоченая и белая, какой я уже не застал в моем детстве», — вспоминал Д. Благово.
  Человек живет в доме. Моды его времени, стиль его жизни, наконец, его социальная принадлежность — все отражается в том, как он одевается, как выглядит его дом. Для середины XIX века, когда Д. Благово записывает рассказы бабушки, штофные обои — признак старого времени, а в 1800-х годах они самые модные. Описывая Казань этого времени, Ф.Ф. Вигель удивлялся, встречая в домах стены, оклеенные бумагой: «Внутренность виденных мною домов богатством и обширностью мало разнствовала от пензенских, только я заметил, что бумажные обои продолжали здесь быть в употреблении, когда в Москве и даже в Пензе они совсем были брошены».
   Впрочем, и в Казани встречались дома, украшенные по последней моде. Здесь можно было увидеть даже шинуазри, то есть китайские моды, — во времена Екатерины эти мотивы из Европы проникли в Россию, и во дворцах стали появляться «китайские» комнаты и павильоны. Вигеля поразила отделка дома казанского губернатора, к украшению которого «много послужила китайская торговля. Большая гостиная была обита шелковою материей, по которой в китайском вкусе очень пестро разрисованы были цветы и листья; в диванной стены были настоящие китайские, разноцветные, лакированные, и на них были выпуклые фигуры как будто из финифти».
  Исключения только подчеркивают правило. Дом генерал-губернатора был слишком роскошен для провинции, обычные дома выглядели иначе. Ф. Ф. Вигель так описывал Пензу начала XIX века: «На самом темени высокой горы, на которой построена Пенза, выше главной площади, где собор, губернаторский дом и присутственные места, идет улица, называемая Дворянскою. Ни одной лавки, ни одного купеческого дома в ней не находилось. Не весьма высокие, деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем и друг от друга расстоянии, жилища аристократии, украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их также широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него также находился между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями. Можно из сего посудить, как редко сады сии были посещаемы: невинных, тихих наслаждений там еще не знали, в чистом воздухе не имели потребности, восхищаться природой не умели.
   Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих: так велико было их единообразие. Невысокая лестница обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для двух отхожих мест: господского и лакейского. Зажав нос, скорее иду мимо и вступаю в переднюю, где встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет ее; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьется или починивается; в другом подшивают подметки под сапоги, кои иногда намазываются дегтем. Запах лука, чеснока и капусты мешается тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа. За сим следует анфилада, состоящая из трех комнат: залы (она же столовая) в четыре окошка, гостиной в три  и диванной в два; они составляют лицевую сторону, и воздух в них чище. Спальная, уборная и девичья смотрели на двор, а детская помещалась в антресоле. Кабинет, поставленный рядом с буфетом, уступал ему в величии и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг.
   Внутреннее убранство было также везде почти одинаковое. Зала была обставлена плетеными стульями и складными столами для игры; гостиная украшалась хрустального люстрою и в простенках двумя зеркалами с подстольниками из крашеного дерева; вдоль стены, просто выкрашенной, стояло в середине такого же дерева большое канапе, по бокам два маленьких, а между ними чинно расставлены были кресла; в диванной угольный, разумеется, диван. В сохранении мебелей видна была только бережливость пензенцев; обивка ситцевая или из полинялого сафьяна оберегалась чехлами из толстого полотна. Ни воображения, ни вкуса, ни денег на украшение комнат тогда много не тратилось».
   В Петербурге дома совсем другие. Это даже не дома, а дворцы — имели их только самые богатые люди. Ф.Ф. Вигель описывает дом богача Петра Григорьевича Демидова, внука знаменитого сподвижника Петра I Акинфия Демидова: «Около тридцати лет был он тогда уже женат. Заведенный им порядок с тех пор ни на волос не изменялся, и сей порядок, кажется, существовал еще в доме его отца и деда. В убранстве комнат, в обычаях, в распределении времени, во всем было заметно нечто голландско-немецкое... Одноэтажный каменный дом его в Большой Мещанской сохранил еще и поныне старинный свой фасад. Несколько узких длинных комнат сего дома были назначены для приема гостей; гораздо же большее число внутренних, как сердце г. Демидова, открывалось только задушевным его друзьям. Все они были с прочными сводами, украшены лепными украшениями; стены одних были завешаны множеством хороших и дурных картин, в других они были составлены из изразцов, в иных видна была дубовая резная работа; столовые и стенные часы, люстры, все мебели одни другим соответствовали: везде встречались опрятность и роскошь Монплезира и маленького Екатерингофского дворца. Одна из комнат была убрана китайскими шелковыми обоями: она называлась чайною, и в шесть часов вечера, не позже, разливали в ней сей горячий напиток, разводили огонь в камине, и гостям мужского пола подавали каждому по маленькой белой трубке с табаком: обычай, который, конечно, ни в одном порядочном петербургском доме тогда встретить было невозможно».
   Почти через двадцать лет, в 1816 году, в демидовском доме на Гороховой улице в Петербурге поселилась семья Бутурлиных. М. Д. Бутурлин, которому в то время было девять лет, вспоминал: «В демидовском доме рекреационная наша комната (комната для занятий) была длинная галерея с оранжерейными сплошными рамами, а в конце ее две ступеньки вели в глухую полуротонду с огибавшим ее диваном, расписанную клеевыми красками в подражание внутренности беседки с колоннами, а в промежутках ее пестрели кусты ярких роз, сирени и других растений, все в полном цветении. Тогда  еще были в ходу аляпистые (по большей части) изображения по стенам густого леса в настоящем почти размере и разные ландшафтные виды. У помещиков средней руки этими сюжетами расписана была обыкновенно столовая, и в большинстве, конечно, случаев кистью своих доморощенных живописцев-самоучек».
   Мелкие  чиновники   селились  на  окраинах  Петербурга, нанимая комнаты в маленьких одноэтажных домиках где-нибудь на Охте, в Коломне или на Песках. Человек «из общества» нанимал квартиру ближе к центру и не выше второю этажа — бельэтаж; «под чердаком», даже в достаточно богатых домах, жили чиновники победнее. Об этом на секунду забыл завравшийся гоголевский Хлестаков: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь просто кухарке: "На, Маврушка, шинель"»... И тут же останавливает сам себя: «Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже».
   В Петербурге дома были каменные, а москвичи считали, что деревянные дома гораздо здоровее. Первый этаж строили из кирпича — там располагались парадные комнаты. Они всегда были высокие, «под крышу». Второй этаж, или, в домах поменьше, мезонин, где размещались жилые покои, строили из дерева, низкий, чтобы натопить было легче. Е.А. Сабанеева вспоминала: «Дом Несвицких на Пресненских прудах был деревянный на каменном фундаменте. Большие итальянские окна переднего фасада на улицу придавали веселый и светлый вид всему зданию». Домики поменьше строили целиком из дерева, затем их штукатурили и окрашивали так же, как кирпичные, временами даже выводили ложную рустовку. «Все Замоскворечье было застроено сими помещичьими домами, — вспоминал Ф. Ф. Вигель, рассказывая о не богатых дворянах, которые жили в усадьбе, а в Москву приезжали на зиму, когда дела в поместье окончены. — В короткое время их пребывания в Москве они не успевали делать новых знакомств и жили между собою в обществе приезжих деревенских соседей: каждая губерния имела свой особый круг».
   Москвичи ценили простор и охотно селились в предместье, которое навевало на них сентиментальные настроения. «Не выезжая из города, пользуюсь я всеми удовольствиями деревни затем, что живу в предместье, — писал М. Н. Муравьев в повести "Обитатель предместья". — ...Мой домик столь мал и невиден, что я не променяю его на великолепнейшие здания, выходящие к облакам и поддерживаемые столбами». Столбы — это колонны, излюбленные ампирные украшения фасадов. Маркиз де Кюстин, путешествовавший по России в 1839 году, отмечал: «В окошко своей конуры, сквозь сумерки, которые называются в России ночью, я мог в свое удовольствие созерцать непременный римский портик с беленным известкою фронтоном и лепными колоннами, что украшают со стороны конюшни фасады русских почтовых станций. Неуклюжая эта архитектура — неотвязный кошмар, преследующий меня по всей империи. Классическая колонна сделалась в России знаком любого казенного здания».
  В пушкинское время дома строили, располагая комнаты анфиладой. Самая короткая анфилада — три комнаты: зал, гостиная и кабинет хозяина или хозяйки. Е. А. Сабанеева вспоминала: «Угольная комната довольно большая и четырехугольная: она меблирована просто, и мебель обита ситцем с узором a grands ramages (крупными разводами (фр.). Перед диваном большой овальный стол красного дерева, и по его сторонам стоят чинно кресла в два ряда; перед дверью, которая ведет в бабушкину спальню, стоят ширмы из черного дерева, в верхней части ширм стекла, на которых нарисованы китайские фигуры и беседки. По углам комнаты этажерки с фарфором и разными вещицами; у окна большая клетка и подставка с шестом для ее белого какаду; он всегда тут сидит со своим желтым хохолком и черным носом. На окнах маленькие ширмочки с малиновыми стеклами, которые бросают розовый свет на все предметы и лица; в комнате не очень светло от больших зеленых драпри».
   Спальня помещалась обычно во второй анфиладе, внутренней, окнами во двор. Комнаты парадной анфилады были высокие, а жилой — низкими, потому что над ними находился мезонин, где располагалась детская. Печи топили из коридора, а в комнаты выходили кафельные «зеркала» печек. За комнатами хозяев располагались подсобные помещения и помещения слуг. Е.А. Сабанеева вспоминает, что для нее, маленькой девочки, особенно интересно было посещение гардеробной: «Гардеробная была большая светлая комната с горшками герани, бальзаминов и жасмина по окнам; с белыми занавесками; по стенам стоят большие шкафы, В шкафах картонки, корзины, болваны для чепцов. Посреди комнаты большой круглый стол со всеми швейными принадлежностями: тут и подушечка с булавками, и старые бонбоньерки с разноцветным шелком, непременно тоже картинки мод и обрезки ситца, коленкора, шелковых материй, лент и кружев. Эти лоскутья именно и привлекали нас в гардеробную».
   В убранстве дома всегда можно было угадать вкус хозяина дома. «Мебель была заказана у Штрауха, мастерская коего мало уступала знаменитому уже тогда Гамбсу», — вспоминает М.Д. Бутурлин время, когда он стал обзаводиться своим домом в Петербурге. Мелочи, наполняющие дом: экраны для свечей и для камина, подушки, скатерти, — нередко бывали произведениями самой хозяйки, многие женщины были искусными рукодельницами.
   Аристократические семьи, занимавшие большие особняки, имели так называемую «женскую» и «мужскую» половины. На каждой из них существовал свой привычный распорядок. Е.А. Сабанеева вспоминает, что ее бабушка, бывшая фрейлина, была всегда строго привержена этикету: «На бабушкиной половине был всегда парад; в ее распоряжении была лучшая часть дома, у нее всегда были посетители. Дедушка же имел свои небольшие покои, над которыми был устроен антресоль для детей... Дедушка кушал всегда на своей половине в своей маленькой гостиной, семья же — в столовой, и во главе стола — бабушка-фрейлина, когда она здорова. Я очень помню этот большой стол, за который не садилось менее пятнадцати и даже до двадцати человек, когда мы гащивали у дедушки. Подле бабушки всегда сидели почетные гости, дяди, тетки, мои родители, затем одна бедная вдова с дочерью, живущие всегда в доме, Лизанька-сиротка, которую бабушка взяла на свое попечение, и мы, внуки, между ними в конце стола».
   1Дом2Каждое время приносит свое понимание пространства. В начале XIX века любили открытые гладкие поверхности, сияющие навощенные полы, жесткие спинки кресел и диванов, отлакированные крышки преддиванных столиков. Когда работали или пили чай, столик накрывали скатертью или клеенкой. Так запомнился дом бабушки Дмитрию Благово при первом посещении: «Мы вошли в гостиную: большая желтая комната, налево три больших окна; в простенке зеркала с подстольями темно-красного дерева, как и вся мебель в гостиной. Направо от входной двери — решетка с плющом и за нею диван, стол и несколько кресел. Напротив окна, у средней стены, диван огромного размера, обитый красным шелоном; пред диваном стол овальный, тоже очень большой, а на столе большая зеленая жестяная лампа тускло горит под матовым стеклянным круглым колпаком. У стены, противоположной входной двери, небольшой диван с шитыми подушками, и на нем по вечерам всегда сидит бабушка и работает: вяжет филе или снурочек или что-нибудь на толстых спицах из разных шерстей. Пред нею четвероугольный продолговатый стол, покрытый пестрою клеенкою с изображением скачущей тройки; на столе две восковые свечи в высоких хрустальных с бронзой подсвечниках и бронзовый колокольчик с петухом. Напротив бабушки у стола кресло, в которое села матушка и стала слушать, что говорит бабушка...»
  Свободная середина комнаты, отблески свечей на лаковом полу и жестких поверхностях крышек столов и спинок кресел — все это создавало ощущение парадности и некоторой холодности. Даже обивка делалась из шелка или атласа — материалов блестящих, жестких. Мебели в домах было немного, ставили ее вдоль стен, так что середина комнаты оставалась свободной. Во дворце в парадных комнатах мебели не было почти совсем — сияла красота наборного паркета, великолепные золоченые рамы зеркал в простенках, хрустальные подвески люстр и кенкетов. В дворцовых залах вообще не было стульев. Это причиняло большие страдания Андрею Тимофеевичу Болотову, когда он в качестве адъютанта сопровождал своего генерала во дворец и должен был вместе с другими адъютантами ожидать, пока генерал в соседней комнате пировал или играл в карты с императором Петром III: «Философствуя долгое время и вымышляя, как бы пособить нужде своей и найтить способ дремать, взглянул я однажды на бывшую в той комнате превеликую и четвероугольную печь и находившийся подле ее запечек, или узкую пустоту между печью и стеною. Вмиг тогда пришло мне в голову испытать, уже не можно ли было хоть с нуждою протесниться боком в пустоту сию и ущемить себя так между печью и стеною, чтоб проклятым коленам не можно было сгибаться и мешать мне спать стоючи. Я попробовал сие сперва тайком, но как скоро увидел, что было то действительно очень хорошо и что, протеснясь туда, стоишь, как в тисках, и колена нимало уже не мешают дремать, так побежал искать между множеством нашей братьи товарища своего, полицейского офицера, и, подхватя его за руку, сказал: " Ну, брат! Пойдем-ка. Я нашел наконец место, где нам можно сколько хотим дремать..."»1Дом1
   Ближе к 1830-м годам вкусы стали меняться. На смену ампиру пришел стиль, который называют бидермейер. Все меньше в обивке мебели встречается атласа — его заменил мягкий плюш; жесткие деревянные спинки диванов уже считали признаком бедности, в гостиной появились всевозможные мягкие угловые диваны, пуфы, большие растения. Столики с креслами вылезли на середину комнаты и составили уютные уголки, лаковую поверхность пола закрыл пушистый ковер. Интерьер перестал представлять самого себя как произведение искусства — на первый план вышло удобство общения. Это уже совсем другая установка, другая жизненная  позиция. Таков новомодный салон, не без иронии описанный в повести Александра Вельтмана «Приезжий из уезда, или Суматоха в столице»: «Салон был лучшего тона, меблирован и обставлен не симметрически по старому обычаю, не диваном с круглым столом и двенадцатью креслами по сторонам, но по новой системе возрождения, или паленгинезии вкуса. В приятном поэтическом беспорядке были разбросаны по цветнику ковра разные седалища: диван и лежанки, на рессорах, с пружинками, с ножками на колесцах для удобства подъезжать друг к другу, с винтами для унижения и возвышения, с нежными ручками, на которые не положи руки своей, и с спинками без прислону. Над камином стояли бронзовые часы с Наполеоном — в колпаке; на журавлиных столиках и на грибках, расставленных также кой-где, лежали точно забытые — какая-нибудь вечная работа хозяйки, какая-нибудь развернутая книга в переплете с золотым обрезом и с надписью посвящения от сочинителя; кучка английских альманахов, философий немецких и барнборьенов (изданий. — Н. М.) французских, а в дополнение всего — альбом хозяйки как станционная записная книга для всех, кто удостоен был ее внимания».
   Эта сатирическая зарисовка сделана была Вельтманом в 1841 году, и в ней ярко отразились кое-какие черты нового быта. Характеристика человека через вещи, его окружающие, и через его отношение к этим вещам — сильная сторона повестей и физиологических очерков 1840-х годов.
   Дом выстроила там бабушка Евпраксия Васильевна, он был прекрасный: строен из очень толстых брусьев, и чуть ли не из дубовых; низ был каменный, жилой, и стены претолстые. Весь нижний ярус назывался тогда подклетями; там были кладовые, но были и жилые комнаты, и когда для братьев приняли в дом мусье, француза, то ему там и отвели жилье. Двойных рам у него в комнате не было, стекла были еще очень дороги, так он и придумал во вторые рамы вставить бумагу, промазанную маслом; можно себе вообразить, какая там была темь и среди бела дня. У нас в детской также не было зимних рам: моя кровать стояла у самого окна, и чтоб от него ночью не дуло во время сильных холодов, то на ночь заставляли доской и завешивали чем-нибудь потолще. Все парадные комнаты были с панелями, а стены и потолки затянуты холстом и расписаны краской на клею. В зале нарисована на стенах охота, в гостиной ландшафты, в кабинете у матери то же, а в спальне, кажется, стены были расписаны боскетом; еще где-то драпировкой или спущенным завесом. Конечно, все это было малевано домашними мазунами, но, впрочем, очень недурно, а по тогдашним понятиям о живописи — даже и хорошо. Важнее всего было в то время, чтобы хозяин дома мог похвалиться и сказать: «Оно, правда, не очень хорошо писано, да писали свои крепостные мастера».
    Дом Герардовых был в свое время один из лучших в Москве: в зале стены отделаны под мрамор, что считалось тогда редкостью, и, пока был жив Антон Иванович и было много прислуги, дом содержался хорошо и опрятно, но после его кончины (умер он, кажется, в 1830 или в 1831 году) Екатерина Сергеевна очень поприжалась, стала иметь мало людей и дом порядком запустила: в прихожей у нее люди портняжничали и шили сапоги, было очень неопрятно и воняло дегтем. Она одна из первых отступила от общепринятого порядка в расстановке мебели: сделала в гостиной какие-то угловатые диваны, наставила, где вздумалось, большие растения и для себя устроила против среднего окна этаблисмент (уголок): два диванчика, несколько кресел и круглый стол, всегда заваленный разными книгами. В то время это казалось странным.
           Рассказы бабушки

 

 

 

2         425